после войны (из воспоминаний Л. А. Давыдовой)

В 44 году за мной и моей сестрой в Змеиногорск, в эвакуацию, приехал мой отец со своей новой женой, Варварой Ивановной Труновой. Наша приемная мать делала все, чтобы мне и Кате было хорошо. Нас
одели в красивые платья и отдали в хорошую школу. В 1945 году мне и моей сестре удалось поступить в школу-семилетку при Ленинградской Консерватории, в класс Веры Леонтьевны Михелис. Я поступила в пятый, а сестра в шестой классы. Вера Леонтьевна была замечательным, веселым и живым педагогом. Если надо было объяснить ученику часть сонатной формы, в которой было танцевальное начало, онa танцевала менуэт, чтобы ребенок понял ее идею. Уровень образования в Ленинграде был гораздо выше, чем в Змеиногорске, поэтому мы с сестрой остались на второй год.

      Когда я переходила в шестой класс, по всем предметам у меня было отлично. Кроме арифметики. Умножение многозначных чисел было для меня проблемой. А моя сестра училась хорошо. И в отличие от меня, с математикой у нее все было в порядке.

      Для меня и Кати из соседней квартиры присоединили две комнаты. Для этого пробивали стену. Делал это отец, а Катя ему помогала. Возможно, что история с присоединением комнат стала для нее роковой. Катя заболела туберкулезом. Впоследствии выяснилось, что в комнатах, где мы жили, до нас жил туберкулезный больной. Болезнь Кати окончилась трагически, отчасти, по причине медицинской ошибки. Отец не поверил старому доктору, наблюдавшему нас постоянно, и вызвал доцента, специальность которого был ревматизм сердца. Именно эту болезнь он и нашел у моей сестры, и с этим диагнозом ее положили в больницу. А когда обнаружили туберкулез, было уже поздно.

      Первое время сестра лежала дома. Я ее целовала, ложилась к ней в постель. Сестра помогала делать мне уроки. Странно, и, слава Богу, что я не заразилась.

      Когда Катя заболела, отец взял в аренду дом в Карелии, в Мустомяках, чтобы поить сестру козьим молоком. Летом коза жила под Ленинградом, а зимой в нашем сарае во дворе. Мы жили на Петроградской стороне. Достаточно было перейти через дорогу, и я оказывалась на небольшой зеленой лужайке. Там я пасла это животное. В сарае вместе с ней стояло старое соломенное кресло. Коза съела кусок соломы. И она обвилась вокруг ее кишки. Коза умерла.

      Катя болела два года. Она не попробовала козьего молока, и не побывала в Мустомяках. Ее смерть, конечно, была для нас трагедией.

      Варвара Ивановна была увлечена идеей жизни в загородном доме, и они с отцом часто уезжали, оставляя меня одну. Время было голодное. Однажды, я стояла в очереди, чтобы получить по карточке продукты. За мной стоял военный интеллигентного вида. Когда подошла моя очередь, оказалось, что карточки нет. Объяснить никому ничего было нельзя, да я и не стала. Вернувшись домой, я достала плитку столярного клея, попробовала ее размягчить и кусочек откусить. Сказывался опыт блокады. За этим занятием меня и застала моя тетушка. Очень сложным путем Марианна Яковлевна вернулась из эвакуации  в Ленинград, и муж ее знакомой, Евгений Михайлов, помог ей получить комнату. Сама она стремилась в Москву, где жили ее родственники, и в момент истории с клеем в ее комнате жила племянница ее мужа Анна Борисовна, а сама тетя Маруся снимала пятиметровую комнату в Москве, и в Ленинграде оказалась случайно.

      Голодные годы в Ленинграде открыли для меня неожиданное свойство человека – нежелание помочь другому в трудную минуту. Дочь моей приемной матери Ирина, которая была студенткой, получала по карточке продукты, готовила себе еду и ни разу со мной не поделилась.

Тетя Маруся, как могла, организовала мне питание. Я могла в любой момент придти к Анне Борисовне, а также к одной из ее учениц, и пообедать.

      Так продолжалась моя Ленинградская жизнь.